Леонид Гроссман - Записки д`Аршиака, Пушкин в театральных креслах, Карьера д`Антеса
И он, по обыкновению, завершил свою остроту однотонным деревянным смехом.
IX
королевское посольство Председателю совета министров
франции Герцогу Моле
в Петербурге. от барона де Баранта
20 ноября1836 г.
Общество столицы взволновано одним происшествием, не лишенным политического интереса. Считаю своим долгом сообщить о нем вашему превосходительству.
В московском журнале «Телескоп», издаваемом профессором Надеждиным, была напечатана в минувшем сентябре большая философская статья в виде письма к одной даме. Это суровая критика русской истории и безнадежная оценка современного состояния государства. Смелый публицист решился заявить, что его соплеменники живут среди мертвого застоя, без прошедшего и будущего, оторванные от всех великих семейств человеческого рода, не затронутые общим воспитанием человечества и ходом всемирной истории. Сравнивая летопись своей страны с развитием Западной Европы, автор приходит к мрачному выводу, что его соотечественникам чужды идеи долга, справедливости и права и в стройном нравственном миропорядке народов родина его представляет печальный пробел. «Мы не внесли ни одной идеи в массу идей человеческих, мы ничего не сделали для общего блага людей, ни одна полезная мысль не родилась на бесплодной почве нашей родины, ни одна великая истина не вышла из нашей среды». Таково безнадежное сужденье автора о русской истории, резко противоречащее панегирическим построениям покойного Карамзина.
При том глубоком и грозном молчании, какое полновластно господствует в России, письмо это представляется актом высокого гражданского мужества. Этот одинокий публицист бесстрашными глазами вгляделся в окружающую действительность и с ошеломляющей правдивостью высказал свое раздумье о ней прямо в лицо господствующей власти. Он знал, на что он идет, — и не ошибся.
Статья по своей смелости произвела сильнейшее впечатление на общество обеих столиц и вызвала неслыханный гнев правительства.
Вот главные сведения об ее авторе. Это известный московский барин Петр Чедаев или Чаадаев. В молодости он был на пути блестящей военной карьеры, служил в гусарах, прочился в личные адъютанты к императору Александру. Но после известного возмущения Семеновского лейб-гвардейского полка в 1820 году он был послан курьером к государю на конгресс в Троппау и вслед за тем, по невыясненным причинам, вышел в отставку. Впоследствии стало известно, что со многими деятелями 14 декабря он был в дружеской связи. Он прожил затем несколько лет в Европе — в Англии, Франции и Германии — весьма уединенно и, видимо, много работая. Поселившись по возвращении на родину в Москве, он занимался преимущественно философией. Его считали одним из культурнейших представителей московского общества, и недавний русский посол в Париже граф Поццо ди Борго, как уверяют, любил говорить, что Чаадаеву необходимо постоянно разъезжать по Европе, чтоб иностранцы могли видеть «вполне порядочного русского».
Гоненья на Чаадаева за опубликование его философского письма открыл министр народного просвещения Уваров. Он сделал в соответственном духе доклад императору. Московский цензор, пропустивший статью, смещен, редактор «Телескопа» профессор Надеждин сослан. Но самому небывалому наказанию подвергнут автор статьи: он официально объявлен умалишенным и отдан на попечение московских полицейских врачей, которые обязаны ежедневно являться к нему для проверки его душевного состояния и выяснения степени опасности, представляемой им для окружающих.
В заключение приведу мнение об этом событии одного из умнейших русских людей. Поэт Пушкин, личный друг Чаадаева, сочувствуя во многом его суровой оценке русского общества, лишенного самостоятельного мнения и чувства уважения к мысли и достоинству личности, полагает все же, что Россия исторически была призвана спасти европейскую цивилизацию от татарского разгрома и своим мученичеством способствовать развитию новой Европы. Мнение — свидетельствующее о глубине и возвышенности исторических воззрений этого писателя.
Я позволю себе в заключение заметить, что стороннему наблюдателю позволительно внести одну поправку в историческое построение господина Чаадаева: в его лице Россия, быть может, впервые произносит самостоятельное и глубоко своеобразное слово об исторических судьбах Востока и Запада. Как ни печальны обстоятельства появления этой статьи, необходимо признать, что именно она отмечает знаменательный момент в истории русского умственного развития: нарождение самобытной философской мысли, быть может, призванной служить Европе и человечеству.
В следующей депеше я буду иметь честь сообщить Вашему превосходительству о приеме, назначенном дипломатическому корпусу на ближайшее воскресенье в Зимнем дворце.
Де Барант.X
Всю вторую половину декабря д’Антес, простудившись на разводе, пролежал в сильной лихорадке. Роман и свидания с Катрин были, конечно, прерваны. Зато усилилась переписка между женихом и невестой. Без памяти влюбленная в него, она писала ему обо всем, что могло его интересовать, понимала все намеки в его записках, рассказывала ему свою жизнь, сообщала фамильные предания и тайны.
Для связи моего рассказа я приведу некоторые отрывки из этих писем.
14 декабря 1836.
…Ты удивляешься, друг мой, как могла я, русская девушка, так быстро и сильно полюбить тебя? Но ведь я отчасти твоя соотечественница: в жилах моих течет кровь далеких южных народов. Моя бабка по матери была француженка, и я никогда не ощущала в себе ничего северного и славянского. Моя мечта — оставить наши снежные сугробы, выехать навсегда из этого отвратительного Петербурга и поселиться с тобой под южным небом, в солнечных странах. Неужели эта мечта никогда не сбудется?…
17 декабря.
…Да, ты прав, нас три сестры, но ни одна не похожа на другую. И не только по наружности, но и еще более по склонностям души. Александрина создана быть матерью, я — возлюбленной, Натали — вечной девственницей. Окруженная легионами вздыхателей, которые забавляют ее своим поклонением, как ребенка, она глубоко равнодушна ко всем.
Верь мне, она любит только своего мужа, горячо привязана к нему, глубоко ему верна. Она и мысли не допускает о возможности изменить ему. Натали всегда была целомудренна, в девичестве — образец чистоты, в браке — идеал верности. Она создана, чтобы быть другом, женою и матерью, как Александрина, но любовницей — никогда. За шесть лет ее супружества она не перестает носить детей или растить их — у нее уже их четверо и будет еще. Если в этом браке кто-нибудь имеет право на ревность, это, конечно, не муж, а жена. Жгучая страстность Пушкина слишком часто — увы! — переходит все границы допустимого, и счастье сестры, что она чрезмерно доверчива и многого не замечает… Иногда мне даже кажется, что он ее недостаточно любит и женился только из тщеславия на первой красавице в России. Меньшее он считал бы недостойным своего имени. На самом же деле он с ней обычно игрив, иногда нежен и ласков, подчас вспыльчив и резок, но, кажется, никогда не бывает с ней откровенен, серьезен, задушевен. Она для него только драгоценная игрушка, он гордится ею, но с ней не считается.
Ты хочешь знать мнение о тебе Пушкина? В продолжение двух лет вашего знакомства он всегда отзывался о тебе с интересом и добродушием. Он, помню, несколько раз повторял твои удачные каламбуры и от всего сердца хохотал, рассказывая их. Считал тебя всегда образцовым мужчиной, созданным для успеха у женщин. Но теперь ты должен остерегаться Пушкина.
21 декабря.
Долго ли мне еще терпеть муку этой невыносимой разлуки с тобою? Не видеть тебя, не чувствовать твоих прикосновений, не растворяться в страсти к тебе, — что может быть ужаснее этого великого отреченья? Какая гордость чувствовать в себе новую жизнь, тобою зарожденную! Пусть она растет, — чтоб сильнее слить нас воедино. Сын никогда не заслонит во мне любви к отцу, он только углубит и усилит страсть к своему прекрасному создателю. Не беспокойся обо мне, — здоровье мое не оставляет желать ничего лучшего, сестры берегут меня и следят за каждым моим шагом. Пушкин держит себя с достоинством и ни разу не разговаривал со мной об этом. Выздоравливай же скорее — я не дождусь дня нашей свадьбы. Я хочу наконец никого не бояться, ничего не скрывать, любить тебя, мой святой Иоанн, открыто и горячо перед целым светом…
* * *…Я неоднократно беседовал впоследствии за границей с баронессой Геккерн. Из разговоров с ней я узнал многое из ее семейной жизни в последние месяцы перед браком. Как с ближайшим другом и родственником ее мужа, она была со мной чрезвычайно откровенна. Искренне любя свою младшую сестру, она горячо защищала ее от всяких обвинений. Описывая в подробностях семейную жизнь Пушкиных, она невольно объяснила мне многие непонятные для меня обстоятельства в истории их последних месяцев.
